Чингисхан. Книга 3. Солдаты неудачи - Страница 19

Андрей, понимающе кивнув, вопросов больше не задает. Потом, когда молчание становится тягостным, все-таки спрашивает:

- Артем, может, тебе еще денег дать? — и словно испугавшись, что я сейчас обижусь и уйду, торопливо добавляет: — У меня есть, честно!

Хороший он все же парень. Хороший, но… наивный какой-то, что ли? Или так и надо — без хитрости, без постоянных мыслей о собственной выгоде?

- Хватит пока.

- А обратно когда из этой своей Перми?

- Не знаю еще.

- Вернешься в Москву — обязательно позвони. Если номер поменяется — все равно разыщи, договорились?

- Постараюсь.

- Нет, я серьезно, — Андрей смотрит мне в глаза. — Поработаем вместе.

- Посмотрим. Ничего обещать не могу.

Я встаю из-за столика, протягиваю ему руку.

- Пока!

- До встречи, — уверенно говорит он и протягивает свою.

И в душе моей возникает противное чувство некой обреченности. С этим парнем мы, кажется, больше никогда не увидимся…

Пару часов шатаюсь по центру Москвы, захожу во все магазины подряд. Я ищу подарок маме, такой, чтобы она ахнула, ищу — и не могу выбрать, слишком много всего теперь в продаже. С деньгами проблем нет — у меня скопилась довольно приличная сумма. Быть несостоявшимся киллером, оказывается, выгоднее, чем просто убивать людей. Гумилевских долларов хватит на покупку хорошей иностранной машины, я еще утром в поезде от скуки изучил все рекламные объявления в газетах Соломона Рувимовича.

Когда сверкающие витрины начинают вызывать тошнотворный рефлекс, просто покупаю коробку конфет, бутылку сухого вина и белую пуховую шаль, которая проходит сквозь кольцо. В конце концов, народная мудрость не зря гласит: дорог не подарок, а внимание. Все, теперь можно ехать.

Я волнуюсь, очень. В основном за маму — как она воспримет мое появление? Как отреагирует на воскрешение сына из мертвых через полтора десятка лет? В таких случаях обычно принято подготавливать людей, делать какие-то намеки. Но для этого нужен кто-то третий, а нас только двое — я и она.

Уже в сумерках я доезжаю до Братеево. Выхожу, и по занесенному снегом тротуару иду к серой девятиэтажке, призывно светящей десятками разноцветных окон. Московский люд возвращается с работы, темные силуэты обгоняют меня, спеша быстрее оказаться дома.

Дом! Как давно я там не был. И пусть это новая мамина квартира, я все равно верю, что там — мой дом.

Дверь подъезда висит на одной петле. Лифт не работает. От мусоропровода распространяется омерзительный запах. Под ногами мусор, окурки, старые газеты, стены исписаны и разрисованы. Я не удивляюсь — сейчас так выглядит большинство подъездов, хоть в Москве, хоть в Казани.

Иду пешком, считаю ступеньки. Квартира мамы находится на пятом этаже. Судорожно пытаюсь придумать какие-то слова, но в голове странная пустота. Словно бы все мысли выдуло сильным ветром и теперь там кружатся лишь одинокие снежинки.

На площадке третьего этажа натыкаюсь на мужика в грязной офицерской шинели. Здесь таких называют бомжами, на вокзалах я на них насмотрелся. Он сидит на ступеньках и дремлет, уткнувшись головой в колени. Услышав шаги, мужик поднимает испитое лицо и смотрит на меня. Глаза у него мутные, на обвисших щеках — многодневная щетина. Стойкий запах перегара забивает подъездную вонь.

— Братан, ну! — в горле у него что-то клокочет. — Помоги по- братски… Сотенку, ну… Братан!

Я смотрю на грязную руку с обломанными ногтями, протянутую в мою сторону. Денег у меня полно. И я готов дать и «сотенку», и даже «тыщеночку». Только незадача — рублей после покупки подарков маме не осталось, одни доллары.

- Извини, — говорю я бомжу, осторожно обходя его. — В другой раз.

Как это часто бывает у пьяных, настроение у него меняется мгновенно. Секунду назад он униженно вымаливал деньги, и вот уже натужно кричит мне вслед, оскалив желтые прокуренные зубы:

- Жлоб поганый! Штоб тебя дети так кормили!

- Ты поори, поори, — с угрозой в голосе говорю я, останавливаясь. Заходить в квартиру мамы под такой аккомпанемент мне совершенно не хочется. — Ну-ка пошел отсюда!

Бомж снижает обороты. Бормоча под нос ругательства, он тяжело поднимается, делает шаг, другой вниз по лестнице, оборачивается и смотрит на меня цепким, злобным взглядом. Я чувствую ледяной холод, распространяющийся от фигурки коня. Вместе с ним внутри меня вспухает и начинает расти слепая, неконтролируемая ярость. Сейчас я уделаю этого козла! Сейчас я его…

Стоп! Мы это уже проходили, и не раз. Спокойно, Артем. Контроль и еще раз контроль. Только так.

Вспышка бешенства гаснет так же быстро, как и возникает. Бомж уходит. Мне на мгновение кажется, что я его раньше видел. Но в следующую секунду эта мысль исчезает, как и все прочие. До маминой двери мне осталось два лестничных пролета, какие уж тут бомжи, серебряные фигурки и прочая ерунда.

Звоню в дверь. Слышу шаги. Щелкает замок. На пороге стоит мама, седая, постаревшая мама в халатике и тапочках.

- Вот… — говорю я.

Она ничего не спрашивает, не говорит, просто молча смотрит.

- Вот, — повторяю я и добавляю: — Пришел.

У нее дрожат губы. Она узнала меня. Узнала, несмотря на полумрак, царящий в подъезде и слабенькую лампочку в прихожей. Я перешагиваю через порог, роняю пакет с подарками.

- Мама!

- Артемка…

Мы пьем чай. Не на кухне, а в комнате, за накрытым праздничной скатертью столом. Уже выплаканы все слезы радости, уже получены все торопливые ответы на сбивчивые вопросы.

- Артем, сынок, где же ты был?

- Далеко, мама. Очень далеко. В горах, хребет Гиндукуш, слыхала?